Отец не дарил мне подарков; инженер-строитель, он постоянно находился в разъездах, пропадая иной раз на год, а то и больше. Правда, в день моего рождения считалось, что такой-то подарок делает мама, такой-то – дед, такой-то – отец. Но я понимал, что это условность: подарок отца был выбран и куплен мамой. Когда же мне исполнилось девять лет, отец расщедрился и подарил мне целый город, да какой – с дорогой через всю страну! Он вызвал нас с мамой на лето в Иркутск, где в ту пору работал: многое, случившееся позднее, давно позабылось, а Иркутск всё светится в памяти особым светом. Иркутскую жизнь я помню изо дня в день, в ней не было ничего второстепенного, его и вообще не бывает на переломе жизни, пусть даже детской. А в Иркутске переломилось моё комнатное существование. Я увидел, как огромен, многообразен, сложен мир, и узнал, что являюсь сыном великой страны.

В одной старой сказке комары тонкими голосами славословят свою долгую, почти бессмертную жизнь: они дважды видят день и дважды видят ночь. В моём комарином представлении я жил в необъятном мире: неохватный простор Чистых прудов, а дача на станции Пушкино, за Акуловой горой, где мы с дедом жили каждое лето!

Поездка в Иркутск открыла мне комариную малость моего мирка. День сменялся ночью, ночь – днём, а за окном вагона разворачивались всё новые дали, и не было им конца. Дорога отменила даже строгую очередность времён года, казавшуюся мне незыблемой. Из московского лета въехали мы в уральский снегопад. Притихший и подавленный, смотрел я в тёмное окошко, за которым стремительно и густо неслись снежинки. А затем были утренние поляны в сверкающем ровном снеге, затем без перехода, без весны, свежая, молодая листва деревьев. В огромных провалах между гор, глубоко внизу под поездом, волнующаяся голубовато-зелёная листва перелесков казалась рекой. Были и настоящие, великие, страшноватые в широте своей и затаённом спокойствии сибирские реки: Обь, Енисей, Иртыш. Проходя над ними, поезд затихал, реже и глуше колёсный перестук, тишина в вагонах…

Иркутск был чудом, вернее, скопищем чудес. Ледяная Ангара, просматривающаяся на огромную глубину, до последнего камешка на дне, до тонюсенькой водоросли, неутомимо пускающей вверх жемчужные пузырики. Мы брали двухпарную лодку и плыли к островам, что слева от пристани.
Когда мы входили в узкую горловину между двумя островками, простор поворачивался вокруг своей оси, островки, будто играя в чехарду, перепрыгивали друг через дружку, вёсла выпадали из рук.

Головокружение длилось с полминуты, а когда оно проходило, мы обнаруживали, что челнок наш отброшен назад на добрый десяток метров.
Между островками был водоворот, он вращал лодку, насыщая её центробежной силой, а затем швырял назад к пристани. Мы ещё и ещё повторяли нашу попытку, а затем в блаженном изнеможении смотрели, как рыбаки, ловко и уверенно действуя шестом, спокойно проводили над водоворотом свои длинные плоскодонные пироги.

Была ещё Ушаковка, впадающая в Ангару. Она так стремительно текла с гор, что рыбы, плывущие против течения, порой провисали недвижно: бери руками или накалывай вилкой. Я купался в её быстрой и тёплой воде, плавал в ней, и это было прекрасно, как полёт во сне. И были цветы, полевые цветы, растущие по склонам невысоких гор за южной окраиной города. Цветы, в которые трудно поверить, так они роскошны, так превосходят скромные луговые цветы Подмосковья. Цветы, похожие на мясистые петушиные гребни, и цветы, напоминающие наш садовый львиный зев, но не жёлтые с красноватыми подпалинами, а многокрасочные: с пунцовым верхним нёбом. Были цветы, похожие на садовые бессмертники, но не сухие, а трепетно-мягкие, полные в каждом лепестке нежной, непрочной жизни, с жёлтыми венчиками и синей коронкой. Были целые луга палевых, навощённых лилий на длинных, стройных стеблях с саблеобразными листьями. Были и такие, что не сравнишь и не опишешь, словно фантастические гибриды василька с георгином, ромашки с настурцией, причудливые, сказочные цветы с длиннющими тычинками, торчащими, будто щупальца, из глубокой слоистой чашки.

Порой на каменистых срезах гор обнажались вкрапления серебристо сверкающей породы. Не стоило большого труда отбить кусочек такой породы, от него отслаивались тонкие блестящие чешуйки, похожие на рыбьи. «Это слюда, – говорил отец, – слюдяные горы». Меня охватывал трепет: впервые приближался я к первооснове вещей…

В Иркутске, в небывалой близости к рекам, горам, недрам, деревьям, цветам, насыщался я, словно под мощным давлением, чувством Родины…

(По Ю.М. Нагибину*)

* Юрий Маркович Нагибин (1920-1994) – русский советский писатель.

Источник: Основная волна ЕГЭ 2023.